ДРАМАТУРГИЯ ЖИЗНИ
Человечество любит играть со словами, человечество страсть как любит играть. В самом деле, что наша жизнь? — Игра! Уяснив это для себя раз и навсегда, каждый играет в свои игры по-своему. Вотона — драматургия жизни: жизнь как сон, жизнь как театр…
Наберемся смелости утверждать спорное: человек — творец своего счастья, хозяин своей судьбы, режиссер своего театра. Очевидно, что хороших театров гораздо меньше, чем плохих и посредственных. Режиссеров, нашедших свое человеческое счастье, и человеков, познавших счастье режиссерское, и того меньше, единицы. Нужно знать законы и правила жанра!
Миша Волохов, заигравшийся в любимые игры, кажется, уже никогда не сможет от них оторваться. Он настолько поглощен поисками своего режиссерского, драматического и, наконец, «простого» человеческого счастья, что всех нас, своих друзей и знакомых, навсегда зачислил в штат, навечно занес в списки зрителей-сострадателей, утешителей-плакальщиков. Он одержим своими пьесами, он болен ими, всерьез и надолго, пожизненно.
Миша говорит о театре с надрывом и пафосом, в разговоре он с одного высокого «аккорда» то и дело перескакивает на другой, еще более высокий. «Драматургия — это путь к свету через мрак жизни, и задача драматурга — помочь Богу одолеть Дьявола», — иногда он срывается на фальцет, ультразвук, который уже нельзя услышать, его можно только почувствовать.
В детстве я был сторонником элитарного творчества. Художник, творец, — думал я, — должен быть всячески огражден от ужасов «внешнего мира», от всей этой бытовой «чернухи», от проблем «низшего» свойства и происхождения. Художник вынашивает и рожает идею, которую его подмастерья реализуют письменно (в литературе), визуально (в изобразительном искусстве), сценически (в театре), кинематографически и т. д. Новое творчество, согласно мне, должно было называться ситуационизм и олицетворять чистую, идеальную драматургию жизни.
С тех пор я убедился в том, что прелесть идеального в его недостижимости, иллюзорности, нереальности, ирреальности. Пьесы Волохова до предела наполнены «чернухой», похожей на ту, что придает совершенно бесподобный отталкиваюше-соблазнительный, отвратительно-притягательный характер самым лучшим фильмам моего любимого Фассбиндера. Вообще, эти пьесы, при всей своей «дробящейся» сюжетности, размытости характеров и неопределенности характеристик, достаточно кинематографичны, их можно «мотать на скорости» или воспроизводить замедленно…
Да, бытовая «чернуха»… Здесь она не засасывает, как в жизни, от нее можно оттолкнуться, прыгнуть. Пусть это и будет тот самый желаемый и желанный для автора «путь к свету через мрак жизни», та самая победа Бога в борьбе с Дьяволом.
Помню, как году в 1989-м в Москве проходил театральный фестиваль голландского авангарда, где впервые отечественному зрителю была показана пьеса с одним матом-перематом. С каким удовольствием переводчик произносил эти запретные слова и выражения, с какими интонациями, как замер и притих зал! Это было священнодействие. Тогда еще эти «волшебные» звуки не потеряли своего мистического воздействия на аудиторию, и она (аудитория) с трепетом могла слушать их часами.
Времена споров и дискуссий по поводу нецензурной, ненормативной, абсцентной, табуированной лексики прошли. Мат десакрализован, он стал еще одним непременным атрибутом отображенной в творчестве «бытовухи». Думаю, лексика волоховских героев уже ни у кого не вызовет шока. Использование мата в литературе (в русской литературе) уже не считается недозволенным приемом, еще немного — и он будет окончательно «облитературен»…
Я люблю материться. Мне это нравится, потому как я — русский. Миша этого о себе сказать не может, но в отношении к мату он со мной, кажется, солидарен. А что ему еще остается делать, живя в дремучем парижском пригороде, где единственной достопримечательностью является крошечный китайский ресторанчик?! Там можно только материться и писать именно такие пьесы, какие пишет Волохов. (Я бы так все равно не смог, нету у меня на то жизненных сил и такой всепобеждающей творческой энергии…)
Миша — странный человек, почти загадочный драматург и нетипичный еврей. Помню, как он, по заведенному у них обычаю, спаивал меня советской водкой в своем доме в своем парижском дремучем пригороде и учил бить морду так, чтобы уж наверняка, чтобы мало не показалось. Еврей-боксер — это просто фантастика! Я-то всегда думал, что есть профессии, которые они (евреи) изображают только на сцене, как в каких-нибудь «Сталеварах». Миша — настоящий. Сам черт не разберет, где у него жизнь, где — театр, так все серьезно и основательно. Вот она — драматургия жизни, настоящий ситуационизм!
Кажется, свое человеческое счастье Миша Волохов уже обрел (свой дом, красавица-жена по имени Шанталь, дочка), драматургическое, думаю, тоже не за горами. Свидетельство тому — эта прекрасная книга.
Ярослав МОГУТИН, американский культуролог,
1992, Глагол №26