В КАЖДОЙ СТРОЧКЕ ТОЛЬКО ТОЧКИ?
…Примечательно — прорываясь к истинам отчужденного бытия, персонажи Волохова не задумываются над «кто виноват?». Ни к чему это им, интуитивно постигшим, что «в этом мире нет виновных». Как нет и безгрешно правых. «Все мы грешны, при нашей грешной-то системе»…
Главное в том, что Волохов, как и любой писатель, исключая разве что «соцреалистов» по убеждению или конъюнктуре, одержим стремлением проникнуть в таинственные глубины сознания и души человека, постичь сокрытое в его внутреннем мире, ничуть не менее, если не неизмеримо более сложном, чем та шутка Всевышнего, которую принято называть жизнью…
Драматургия Волохова, в основе которой — погружение в «я», крайне пессимистична. Ибо таков мир, окружающий человека. Новое в нем может развиваться только тогда, когда, словно вампир, высасывает соки старого. Какой уж тут оптимизм среди богохульства и матерщины, безнравственности и извращенности, трусости и стукачества, жестокости и ксенофобии!
Язык такой драматургии подстать ее содержательным установкам. Герой вылавливает в своей душе то. что составляет ее трагическую суть, но не в силах передать это обычным способом. Словно первобытный человек, он пытается найти словесное клише, которое бы облегчило ему самовыражение. Он произносит штампованные фразы, сбиваясь на примитивные пошлости, исступленно ищет в жаргоне нужные выражения, щедро рассыпая слова-паразиты. Лексика цинизма снимает табу со всего сущего и мыслимого, превращая зыбкую туманность неясных, смутных желаний в не всегда осознанные поступки. Язык существенно меняет и эстетику, и этику, сдвигая грань между дозволенным и запретным в сторону запретного. Прав был Сартр, писавший, что «Ионеско рассматривает наш язык как бы на расстоянии, открывает в нем общие места, рутину. Его персонажи не разговаривают, а имитируют в гротескном ключе механизм жаргона. Ионеско «изнутри» опустошает французский язык, оставляя только восклицания, междометия, проклятия».
Волохов. считающий себя учеником и последователем Ионеско, идет тем же путем. Вульгарное косноязычие, выпяченное почти во всех его пьесах, «опущенность» героев превращают читателя или зрителя в интерпретатора авторского замысла. Выверты фантазии, реализующей этот замысел, несут в себе не особый шарм понятной всем недосказанности, как было прежде, а генетическую невозможность высказаться в общедоступной форме. И это тоже отражение объективной реальности бытия, но уже не исторически и социально конкретной действитель¬ности, а просто человеческой души, которая мечется в вакууме безвременья.
Валентин ОСКОЦКИЙ, Александр СЕБЕ.ПЕВ,
«Литературные новости «, № 9-10, 1994