Хорошо сидим, или наш ответ Гамлету…
Когда принц Гамлет сказал, что вся Дания — это тюрьма, он не мог не задеть чувства нашей национальной гордости. И — что обидно — продолжает задевать ежевечерне на различных театральных подмостках мира. И это вам не кот начихал. Тут кроется вопрос, который хочется поднять на принципиальную высоту. Тут каждый должен определиться: он с Гамлетом или с Россией? Он с Поповым или с Маркони? Он с англичанином Уаттом или с нашими братьями Черепановыми?
И зря, что ли, мотали свои срока Радищев, Чернышевский, Достоевский, Ленин, Сталин, Королев, Солженицын (всех и не перечислишь), зря, что ли, отправлялись в ссылку наши первые поэты Пушкин и Бродский, чтобы какой-то принц датский смел оспаривать тюремный приоритет России?!
Замучаетесь пыль глотать, господин Гамлет, как наверняка бы сказал наш президент, склонный — и, надо полагать, не случайно — выражаться на блатной фене.
Ну а теперь отвлечемся немного от президента и поговорим о куда более скромной, но от этого не менее занимательной фигуре драматурга Михаила Волохова и о его новой пьесе «И в Париж», поставленной Михаилом Саловым и сыгранной им вместе с Дмитрием Петуховым.
Кто, как вы думаете, главные и практически единственные герои спектакля? Угадайте с трех раз. Правильно, зэки. Пожалуйста — приз в студию.
Кто-то, наверное, скажет: «Ну что ж, зэки, так зэки… Такова прихоть художника, его выбор, продиктованный, так сказать, капризом воображения».
А я отвечу: никакая не прихоть и никакой не каприз, а сознательный акт большого гражданского значения. Наш ответ Гамлету! Шпилька в мягкое место господину, понимаете ли, Шекспиру.
Сюжет пьесы строится вокруг того, что двое заключенных, двое русских гамлетов, бегут в Париж на крыше товарного вагона. Ну а раз они — гамлеты, то они и философствуют. Причем философствуют на главном языке этой науки наук — на языке поэзии, густо сдобренном отборнейшим матом, что тоже вполне в духе времени: сегодня так особенно сильны распирающие душу чувства, так загадочно темны обступившие нас реалии, что просто слов не хватает.
Бегство в Париж — тоже исконно русская идея. Куда бы мы ни бежали — с опостылевших школьных уроков или от набившей оскомину жены, — так или иначе это оказывается Парижем — убогим Парижем московских казино, галюциногенным Парижем наркоманов или туристическим раем накопившего деньжат на недельную поездку в столицу мира среднестатистического российского буржуя.
Но Париж потому и остается Парижем, что он по сути своей недостижим. Иначе какой же это Париж?
И тюрьма не тюрьма, если из нее можно убежать. И дело совсем не в крепких решетках и неусыпной охране, а в том, что мы возим ее с собой повсюду, куда бы мы ни направились, как улитка свой домик.
И пускай двери ее сегодня на какой-то условный исторический срок чуть приоткрыты, большинство нашего народа даже не помышляет о побеге, здраво рассуждая, что зачем и бежать, если все равно обратно возвращаться.
И пушкинское «давно усталый раб, замыслил я побег» — просто фигура речи.
И все наши разговоры, в том числе слова, — туфта.
Пора заканчивать заметку. В тюрьме уже в очередной раз макароны дают.
Хорошо сидим.
А народ в зрительном зале смеется так, что падают люстры.
Привет господину Ходорковскому!
Лев Новоженов
Российская газета, 5 августа 2005