Мое отношение к мату, звучащему в устах героев на киноэкранах, на театральной сцене, — неоднозначное. Когда мат уместен — положительное, когда неуместен — резко отрицательное. А уместен мат или неуместен — это вопрос к явленному произведению искусства — талантливому или бездарному.
Мат — это рентген духа. Озон речи. Это сакральный, энергетический, сверхгениальный язык, усиливающий искусство, если оно есть, и сметающий его в ноль, если это искусство голых королей. Если произведение с ненормативной лексикой выполняет жертвенную функцию Высокого Покаяния, то мат лечит людей, общество, мир — как змеиный яд в руках настоящего целителя. А если фильм или спектакль мелкотравчатый, в угоду скандалезной моде — мат только усиливает бездарность такой бросовой поделки. Смотрите для примера тексты (а лучше не надо) отменно отпиаренных братьев Пресняковых, Дуренковых. Или спектакли того же уровня попсового востребования в постановке Кирилла Серебренникова, Эдуарда Боякова, у которых за их сценическими или экранными созданиями никакая Правда Жизни не стоит, а есть лишь беспомощный матерный блев.
Например, был бы сдобренный матом текст братьев Пресняковых «Изображая жертву» раз в десять длиннее или короче — по сути ничего бы в этой «сериально-бульварной штамповке» не изменилось. Поэтому тот же Серебренников берет в работу заведомо низкопробные тексты, ибо на серьезной драматургии его творческая, духовная несостоятельность видна невооруженным глазом («Антоний и Клеопатра» в «Современнике»). Лично мне он признавался, что мои пьесы — «Игра в жмурики», «Вышка Чикатило» — очень трудно ставить. Оно и понятно: надо соответствовать уровню этих пьес, где главное не мат, а мысль, ибо театр — не место для расслабленно-вульгарного ржания.
Михаил Волохов
ТРУД
№ 146 за 11.08.2006