ПОЗВОЛЬТЕ журналисту умолкнуть. Засим представляю вам выступление весьма известного драматурга. Почти знаменитости. Имя будет обнародовано ниже. Для начала прослушайте программное заявление, переданное мне вместо ответов на мои потенциальные вопросы…

…О нецензурных выражениях в литературе

МАТ — это очень серьезная вещь. О его серьезности говорит тот критический момент, в котором он употребляется. Мат, конечно, и вульгаризируется, как и оскорбление, но это идет от полнейшего непонимания мата как принципа. Мат очень скуп на выражения, но это возвышенное, емкое понятие, несущее в себе — заметьте — математические критерии, мы говорим: выругаться трех-, пятиэтажным матом. В мате лежит понятие слова атом, мета, смерть, метафизика. Он очень концертен, и, когда человек испытывает некоторую неловкость, колоссальное напряжение, когда попадает в такую четкую решетку, мат становится для него адекватной мерой выражения. Но это есть очень серьезная мера ответственности — употребление таких слов. Потому что в принципе мат лежит как бы в области молчания — этого сакрального действия. Его можно не озвучивать, потому что он — словоформа безысходности. Мат есть сакральное слово. Сильная пьеса сакральных слов не боится — она ей под стать. Внимающий пьесе человек с «нуждой истины» принимает необходимость уместных сильных слов. В настоящем искусстве, особенно в драматургии, произведение лепится из натуральных соков языка. Недаром в случае бездарного серого искусства у человека в театре возникает ощущение, что его без мата обматерили. Потому что мат — это последняя экстремальная подсказка, как выйти из положения и лажи, которые всегда имеют конкретный смысл. Язык не знает тупиковых положений — это вселенная, где всегда есть выход. И в этом суть. Нет греха — есть бесплодность ума. И мат — это ключевая подсказка выхода из положения: рождение образа, в чем грех состоит. И мат надо уметь слушать. Все остальное ложь, галдеж… и провокация.

…О высокой миссии театра

У НАС распространена вульгаризированная точка зрения на мат. Когда мат интерпретируется без всякого смысла, без всякого образного приложения к тому или иному факту и поэтому становится бессмысленным. А в действительности не сам мат позорен, а то, что он обнаруживает несостоятельность личности. В осмысленном театре-храме процесс человеческого Очищения достигается творческим планом мата — его сакральным смыслом. Говорить матом — это та ситуация, когда событие наиболее точно называется своими человеческими словами. Поэтому он нелицеприятен, режет глаза и слух, будучи самой обнаженной формой человеческого общения. Поэтому мат должен быть ответственно метким. Ему надо учиться, его надо понимать и соотносить с самыми высокими проявлениями человеческого Духа. Чем больше мы его будем слушать, чем точнее и метче он будет — тем быстрее мы будем избавляться от своих ошибок. Если ты бессмысленно прошел — ты сам себя и обругал. Но если ты со смыслом прошел — «голый яйцами треща», — ты уже указал на некий недостаток в обществе, на то, чего нам не хватает.

Мат — это театрализованное действие в первую очередь. Обнаженного стыд бережет. И есть понятие стыда — никакой мат не пристанет. А пристает мат к тому, у кого… грешок.

…О способе справляться с проблемами

ПОТОМУ что проблемы не переживают. Проблемы — их изживают. В этом сущность мата. Он стремится к самоуничтожению — он привык к самопожертвованию, к изживанию себя. И, относясь к нему с уважением, мы признаем за собой право увидеть грех, назвать его, покаяться, пережить и изжить.

P. S. Вот теперь позвольте представить. Драматург Волохов. Европейская знаменитость. В Европе он пользуется славой почти Ионеско. В Москве прославился лишь скандальной пьесой «Игра в жмурики» (текст практически целиком состоял из мата) и не менее острой недавней «Вышкой Чикатило» (в постановке того же Андрея Житинкина). В пьесах драматург Волохов — бунтарь, концептуальный автор с истинно шекспировским накалом страстей, повергающий в трепет прямотой словоформы и воистину достоевским диапазоном проклятых вопросов, от которых он не дает зрителю уйти. На сцене каждая пьеса Волохова убедительно доказывает зрителю, что, как ни беги, от «быть или не быть?» никуда не деться, за ошибки предков придется платить, а за не нами вершенную историю — ответить. И это, конечно, больно. Потому что не может не быть больно, когда в тебя без наркоза вколачивают осознание вины…

Утешает же в этом исключительно то, что в жизни драматург Волохов до невозможности цивилен — бегает марафоны, голодает по системе Брэгга и тщательно заботится о своем здоровье. Он одет по моде, аккуратно пострижен, за спиной у него рюкзачок… В жизни Волохов — вечный евростудент, проводящий время в философских парижских кафе, в общении с передовыми французскими интеллектуалами, а летний отдых — на Лазурном берегу. И жена у него, разумеется, француженка.